П.В.Копнин

Рассудок и разум

Познание закономерностей возникновения и развития теории ставит вопрос о необходимости изучения с точки зрения гносеологии процесса научного исследования, что в свою очередь в качестве предпосылки имеет выяснение содержания категорий рассудка и разума.

Рассудок и разум сформировались в истории филосо­фии как категории, выражающие особенности мышления на той или иной ступени его исторического или логиче­ского развития. Гносеология не может ограничиться в ис­следовании познания противопоставлением чувственного рациональному, эмпирического теоретическому. Она, не­сомненно, должна была углубиться в сущность самого теоретического, рассмотреть мышление глубже и найти в нем самом качественные ступени, прерывы непрерыв­ности. Из этой потребности и возникла тенденция в исто­рии философии расчленить теоретическое мышление, най­ти в нем определенные узловые пункты, выражающие степень постижения мышлением объективной реальности, причем философия не могла остановиться только на раз­граничении различных качественных моментов в мышле­нии. Она ставила задачу определить отношение между ними. И эта задача решалась в зависимости от зрелости той или иной философской концепции. Поэтому формиро­вание категорий рассудка и разума является длительным, сложным процессов, отражающим противоречия той или иной философской системы.

Одной из первых более или менее отчетливо сформу­лированных попыток выделить в самом мышлении опре­деленные качественные узлы было положение Аристотеля о пассивном и активном разуме.

Теоретический (его еще называют пассивным) разум способен посредством понятий постигать общее и необ­ходимое в вещах. Теоретический разум занимается обра­боткой данных чувств, к которым относится так же, как они к вещам, — созерцает чувственные восприятия.

«.. .Мышление, — пишет Аристотель, — должно быть не­причастно страданию... воспринимая формы и отожде­ствляясь с ними потенциально, но не будучи ими в дей­ствительности, и подобно тому, как чувственная способ­ность относится к чувственным качествам, так ум отно­сится к предметам мысли». Разум должен не только созерцать вещи и создавать идеи, но и актуализировать их. Это задача деятельного (или активного) разума. В от­личие от теоретического, или созерцательного, деятельный разум одновременно является и мышлением и объектом мышления, «реализованное знание то же самое, что по­знаваемый предмет», причем, по Аристотелю, страда­тельный разум преходящ «и без деятельного разума ни­чего не может мыслить». В отличие от теоретического разума деятельный обладает целенаправленностью. «То, ради чего возникает стремление, составляет исходную точку практического разума: предельная цель и есть источник деятельности».

Нас в данном случае интересует положение Аристо­теля о созерцательном и активном разуме только с одной стороны — формирования категорий рассудка и разума. И здесь приобретает значение мысль Стагирита о двух функциях мышления: обработке чувственных данных, высказывании на этом основании суждений и выяснении реальных путей целенаправленного изменения вещей.

Первую и можно назвать рассудочной. Интересным яв­ляется рассмотрение Аристотелем пассивного и активного разума со стороны категорий возможности и действитель­ности. «...Природа ума, — пишет он, — заключается не в чем ином, как только в возможности»6. Идеи ума ста­новятся действительностью в движении, в практике, где они совпадают с объектом.

Положения Аристотеля о созерцательном и активном разуме наметили возможные пути расчленения мышления на отдельные стороны, выражающие качественные осо­бенности, ступени его развития. Аристотель не забывал и о связи между ними, подчинив созерцательный разум активному.

У таких философов эпохи Возрождения, как Николай Кузанский и Джордано Бруно, расчленение мышления на рассудочное и разумное нашло еще более четкое выражение. Н. Кузанский довольно четко опреде­лил функцию рассудка, противопоставляя ему как более высокую ступень ум, или интеллект. Рассудок различает, разделяет, ум же понимает. («И если простой человек, не понимающий значения слов, чи­тает какую-нибудь книгу, то зрительное восприятие происходит бла­годаря способности рассудка, — пишет Н. Кузанский, — потому что читает этот человек при помощи различения различных видов букв, которые он складывает и разделяет. А это есть задача рассудка. Однако читающий .не знает, что именно читает. И найдется другой человек, который не только читает, но и знает и понимает то, что читает; это уже некоторое подобие рассудка смутного и рассудка сформированного через ум, потому что последний обла­дает различающей силой суждения о том, какое умозаключение пра­вильно и какое софистично. Так ум является различительной формой актов рассудка, рассудок же есть раз­личительная форма ощущений и представлений» (Н. Кузанский. Избр. философ, соч. М., 1937, стр. 176)).

 Ум стоит выше рассудка, поскольку он дает толкова­ние, осознает результаты его деятельности. Различающая способность рассудка, по-видимому, имеется и у живот­ных. Но эта их способность лишена формы, т. е. интел­лекта, а потому не дает знания.

Таким образом, Н. Кузанский составляет следующую лестницу человеческого познания: чувства, рассудок, ум (или интеллект). Рассудок оформляет данные чувств, а ум стоит над рассудком, придавая результатам его дея­тельности смысл и значение. Только результаты деятель­ности ума являются по существу знанием.

Мысль о чувствах, рассудке и разуме как ступенях в развитии познания содержится и у Д. Бруно. «Исти­на, — пишет он, — заключается в чувственном объекте, как в зеркале, в разуме — посредством аргументов и рас­суждений, в интеллекте — посредством принципов и за­ключений, в духе — в собственной и живой форме».

Чувства возбуждают разум. Если сравнивать их с су­дебным разбирательством, то они могут обвинять, доно­сить, а отчасти и свидетельствовать, но истина в них не заключается (Например, посредством чувств нельзя понять бесконечность. Как говорит Д. Бруно, «кто желает познавать бесконечность посред­ством чувств, подобен тому, кто пожелал бы видеть очами субстан­цию и сущность»). Разум выдвигает аргументы, строит рас­суждения, и интеллект доходит до познания принципов, в частности до совпадения противоположностей. Разли­чив способности человеческого познания, Д. Бруно уста­навливает между ними определенную субординацию, ин­теллект подчиняет разум, а разум чувства (Сам Бруно следующим образом упорядочивает познаватель­ные силы: «.. .ближайшая последующая всегда обладает сродством с ближайшей предыдущей и путем обращения к той, которую она поддерживает, идет, усиливаясь, против более низкой, которую по­давляет (так разум путем обращения к интеллекту не соблазнен или не побежден известием или восприятием и чувственным аффектом, но скорее сообразно законам интеллекта стремится победить и ис­править аффект)...» (Д. Бруно. О героическом энтузиазме. М., 1953, стр. 93).

Таким образом, Аристотель, Н. Кузанский и Д. Бруно поставили вопрос не только о качественном своеобразии мышления по отношению к чувствам, но и о расчленении самого мышления на отдельные, также качественно свое­образные моменты, выясняя функцию каждого из них в достижении истины. Эти моменты по-разному ими обо­значались: пассивный и активный разум у Аристотеля, рассудок и интеллект у Н. Кузанского, разум и интеллект у Д. Бруно, но общим для них является установление различия между расчленяющей, регистрирующей и описы­вающей результаты опыта деятельностью мышления и постижением с его помощью внутренней сущности объ­екта, форм его целенаправленного изменения.

В последующем в немецкой классической философии эти две функции в процессе мышления стали обозначаться одна как рассудок, другая как разум. В философии Кан­та и Гегеля разделение мышления на рассудочное и ра­зумное нашло дальнейшее обоснование и получило тол­кование, соответствующее принципам их философии.

Кант связал каждую способность познания (чувство, рассудок и разум) с определенными формами. Априор­ными формами чувственности являются пространство и время; рассудочная деятельность, результатом которой является суждение, возможна благодаря категориям, но­сящим априорный характер. Но рассудком не заканчи­вается познание, оно идет дальше — к разуму. «Всякое наше знание, — пишет Кант, — начинается благодаря чув­ствам, переходит затем к рассудку и заканчивается в ра­зуме, который представляет собою в нас высшую инстан­цию для обработки материала наглядных представлений и для подведения его под высшее единство мышления» ".

Свое содержание разум получает от рассудка, подобно тому как рассудок — от чувств. Рассудок подводит созер­цание под категории, разум — суждения и понятия под принципы и идеи. Логической функцией разума является не суждение, как у рассудка, а умозаключение, которое, по мнению Канта, связано с более высокими формами синтеза. Разум стремится сделать систематическим един­ство всех возможных эмпирических актов рассудка и в этом стремлении доходит до самых высот, до основоположений разума, идей.

Разум с помощью своих идей и посредством умоза­ключений стремится познать бесконечное, дать завершен­ное знание о целом, но не достигает этого, ибо впадает в собственные и неразрешимые противоречия (антиномии разума).

В философии Канта противопоставление рассудка и разума выражено наиболее резко и отчетливо, но оно само, можно сказать, носит чисто рассудочный характер. Кант разделил их функции в познании, но дойти до разумного соединения, до понимания их единства в силу мета­физического характера своей гносеологии не смог. Этот новый шаг в понимании рассудка и разума был сделан Гегелем, у которого рассудочное и разумное противопо­ставлены как метафизическое и диалектическое мышле­ние.

Логическое, по Гегелю, проходит три ступени разви­тия: рассудочное, отрицательно-разумное, положительно-разумное. Рассудочное мышление отличает одну определенность от другой, имеет дело с конечным и условным. «Когда речь идет о мышлении вообще или в частности о пости­жении в понятиях, — пишет Гегель, — то часто имеют при этом в виду лишь деятельность рассудка. Но хотя мыш­ление есть раньше всего рассудочное мышление, оно, однако, на этом не останавливается, и понятие не есть одно лишь определение рассудка» Рассудочное мыш­ление снимается и преодолевается разумом. Одно отри­цание рассудка и его ограниченностей не дает должного результата, оно приводит к скептицизму и софистике, т. е. к диалектике как отрицательно-разумному.

Скептицизм и софистика разрушают рассудочное, ко­торое не может устоять против них. При этом по суще­ству они не идут дальше рассудка, ибо также не выходят за пределы односторонних и абстрактных определений, а переходят от одного из них к другому в зависимости от интересов индивидуума.

Спекулятивная философия, к которой Гегель относит и свою собственную, включает в себя момент скептициз­ма, но не останавливается на одном отрицательном ре­зультате диалектики. Она относится к рассудку положи­тельно-разумно, т. е. постигает единство определений в их противоположности.

Развитие философской мысли от Аристотеля до Гегеля обосновывало необходимость различать в мышлении два момента — рассудочное и разумное. Правомерность та­кого различения признавал и Ф. Энгельс. «Это гегелев­ское различение, — писал он, — согласно которому только диалектическое мышление разумно, имеет известный смысл».

Анализ категорий рассудочного и разумного, к сожа­лению, в марксистской философской литературе не нашел своего места. Какое содержание рассудок и разум имеют в условиях современного развитого научного познания? Что они дают для характеристики теоретического мышле­ния, какие трудности, возникающие в ходе его развития, разрешают? Эти вопросы перед гносеологией поставлены историей философской мысли и современным познанием.

Разумное познание — это прежде всего оперирование понятиями и исследование их собственной природы. Ра­зум не просто механически переставляет и группирует понятия, но осознает их содержание и природу и в соот­ветствии с этим осознанием оперирует ими. Отсюда ра­зумное всегда выступает в определенной степени само­познанием. Самопознание как исследование природы постигающего мышления является не самоцелью, а сред­ством более успешного познания объективного мира. Чтобы полнее и глубже познать объект, субъект должен понять свои средства и способы познания.

Задачу анализа познавательных способностей чело­века ставила и кантианская философия, но в ней иссле­дование природы понятий было самоцелью, а не сред­ством более глубокого постижения закономерностей объ­ективного мира. Диалектический материализм ставит пе­ред наукой задачу исследования природы ее понятий для того, чтобы она более успешно разрешала свою основную цель — постижение предмета. Степень разумного позна­ния человеком определяется, в частности, его способно­стью проникать в сущность постигающего мышления, исследовать природу самих понятий. Ф. Энгельс отме­чал, что эта способность характерна «только для чело­века, да и для последнего лишь на сравнительно высокой ступени развития».

Особенностью разумного познания является его целе­направленность. Разум постигает мир не созерцательно, а творчески активно, он отражает объект в необходимых формах его существования и движения, видит его не толь­ко таким, каков он есть, но и каким он может быть в процессе своего развития и под воздействием практической деятельности человека.

Творческая функция разума подчеркивалась и гипер­трофировалась идеализмом, который превращал разум в творца действительности. На самом деле, человек изме­няет мир своим практическим действием, а разум направ­ляет это действие, активно отражая объект. Творчески активное отражение обязательно предполагает синтез знаний, поэтому разум выступает синонимом синтетич­ности познания. С его помощью охватывается широкий круг знания и формируются идеи.

Таким образом, разум можно определить как высшую форму теоретического освоения действительности, для ко­торой характерно осознанное оперирование понятиями, исследование их природы, творчески активное, целена­правленное отражение действительности, предполагаю­щее синтез знаний.

Рассудочное познание также оперирует абстракциями, однако не вникает в их содержание и природу. Для рас­судка характерно оперирование абстракциями в пределах заданной схемы или другого какого-либо шаблона. Рас­судочная деятельность не имеет своей собственной цели, а исполняет заранее заданную цель, поэтому отражение действительности рассудком носит до некоторой степени мертвый характер. Главная функция рассудка — расчле­нение и исчисление.

Ф. Энгельс отмечал: «Нам общи с животными все виды рассудочной деятельности: индукция, дедукция, сле­довательно, также абстрагирование.. . анализ незнако­мых предметов (уже разбивание ореха есть начало ана­лиза), синтез (в случае хитрых проделок у животных) и, в качестве соединения обоих, эксперимент (в случае но­вых препятствий и при затруднительных положениях). По типу все эти методы — стало быть, все признаваемые обычной логикой средства научного исследования — со­вершенно одинаковы у человека и у высших животных. Только по степени (по развитию соответствующего мето­да) они различны. Основные черты метода одинаковы у человека и у животного и приводят к одинаковым ре­зультатам, поскольку оба оперируют или довольствуются только этими элементарными методами».

Здесь Ф. Энгельс подметил очень важную особен­ность рассудочного мышления — оперирование по строго заданной схеме, шаблону, методу без осознания самого метода, его границ и возможностей. Эту особенность можно обозначить как автоматизм рассудка. Наиболее ярко характерные особенности рассудочного мышления человека выражены в так называемом машинном мышле­нии, где автоматизм рассудка доведен до зрелой и клас­сической формы.

Мысль Ф. Энгельса, что нам общи с животными все формы рассудочной деятельности, теперь можно расши­рить до установления общности рассудочной деятельности человека и построенной им машины, точнее, особенность рассудочного мышления, его автоматизм позволяют ма­шинизировать деятельность рассудка.

Таким образом, рассудочная деятельность имеет как бы три слоя: ее элементы у высших животных, рассудок человека и замена рассудочной деятельности человека машиной. В последнем случае рассудок выступает в чи­стом виде, он не затемнен никакими другими моментами и поражает точностью, быстротой в выполнении опреде­ленных операций мышления. В этом отношении машина превосходит рассудок индивидуума.

Процесс развития теоретического мышления предпо­лагает взаимосвязь и взаимопереход рассудочной и ра­зумной деятельности. Чтобы выполнить свою основную роль — отразить явления объективного мира и законо­мерности их движения во всей полноте и глубине, мыш­ление должно быть одновременно и рассудочным и разумным. Без рассудочной деятельности мысль рас­плывчата и неопределенна, рассудок придает мышлению конкретность и строгость. Своим стремлением превратить научную теорию в логически стройную формализован­ную систему он делает результаты работы мысли доступ­ными пониманию и сознанию. Как писал Гегель, «рассу­док есть вообще существенный момент образования. Об­разованный человек не удовлетворяется туманным и неопределенным, а схватывает предметы в их четкой оп­ределенности; необразованный же, напротив, неуверенно шатается туда и обратно, и часто приходится употреб­лять немало труда, чтоб договориться с таким челове­ком — о чем же идет речь, и заставить его неизменно держаться именно этого определенного пункта» 1Г. Рассудок отвергался с порога софистикой, которую пугала его строгость, определенность и системность. Но сама софи­стика свидетельствует о том, что безрассудное мышление является ложным, уводящим науку от объективной исти­ны. Если мысль не приведена в систему, внутри которой можно двигаться по определенным логическим законам, то по существу нет мысли как формы объективно-истин­ного знания.

Но если считать мышление только рассудочным, то оно будет догматическим. Рассудок может превращаться в предрассудок, когда истинное положение, абсолютизируясь, не допуская своего развития и перехода к другому, более объективному и конкретному в своем содержании, становится тормозом в движении науки. Для мышления необходимо другое качество — изменять свою систему с тем, чтобы точнее и глубже отражать изучаемый про­цесс. Одна система разрушается, и строится новая. Пере­ход от одной системы знания к другой осуществляется посредством разума, который вырабатывает новые идеи, выходящие за пределы прежних систем. Без разума не было бы развития научного знания, движение существо­вало бы только внутри некоторых ранее созданных си­стем, однако и они не могли бы возникнуть без разума. Сила разума заключается в его способности выдвигать совершенно новые и, казалось бы, совершенно невероят­ные идеи, которые коренным образом меняют прежнюю систему знания. Бруно Понтекорво следующим образом характеризовал интеллект крупнейшего физика современ­ности Жолио-Кюри: «У этого великого физика было мак­симально развито научное воображение… — способность призна­вать возможность самых невероятных и немыслимых ве­щей». Иногда эта способность разума представляется чем-то мистическим. В действительности мышление выхо­дит за пределы рассудка, но оно отнюдь не должно рас­сматриваться вообще как нечто иррациональное. Как справедливо писал Гегель, «все разумное мы, следова­тельно, должны вместе с тем называть мистическим; но этим мы высказываем лишь то, что оно выходит за пре­делы рассудка, а отнюдь не то, что оно должно рассма­триваться вообще как недоступное мышлению и непости­жимое». Разум таинствен и мистичен только в том смысле, что соединяет в единство определения, «которые рассудком признаются истинными лишь в их раздель­ности и противоположности».

Противопоставление рассудка и разума как рацио­нального иррациональному характерно для некоторых со­временных неогегельянцев экзистенциалистского толка, например Жана Ипполита, который в своем докладе на V Международном гегелевском конгрессе в Зальцбурге на тему «Трагическое и рациональное в философии Ге­геля» трактовал разумное как чисто отрицательное, веду­щее к трагизму. Мысль Ипполита, что Гегель создал но­вую форму рационализма, основанную не на рассудке, а на разуме, верна. Гегель действительно не сводил ра­циональное только к движению мысли по заранее опре­деленной форме; рациональное, по Гегелю, включает не только рассудок, но и разум. Но Гегель никогда не про­тивопоставлял разум рассудку как нечто только отри­цательное положительному, иррациональное рациональ­ному. В предисловии к первому изданию «Науки логики», подводя по существу итог, к которому он пришел в «Фено­менологии духа», на которую так любит ссылаться Иппо­лит, Гегель пишет: «Рассудок определяет и твердо дер­жится за свои определения; разум же отрицателен и диалектичен, ибо он разрешает определения рассудка в ничто; он положителен, ибо он порождает всеобщее и постигает в нем особенное. Подобно тому как рассудок обычно понимается как нечто отдельное от разума вооб­ще, точно так же и диалектический разум обычно при­знается чем-то отдельным от положительного разума. Но в своей истине разум есть дух, который выше их обоих; он есть рассудочный разум или разумный рассудок. Он есть отрицательное, то, что составляет качество как диа­лектического разума, так и рассудка. Он отрицает про­стое, и тем самым он полагает определенное различие, за которое держится рассудок. Но вместе с тем он также и разлагает это различие, и тем самым он диалектичен.

Однако он не задерживается на этом нулевом результате: он здесь вместе с тем выступает также и как положитель­ный разум, и, таким образом, он восстанавливает перво­начальное простое, но как всеобщее, которое конкретно внутри себя».

Мы специально полностью привели эти слова Гегеля с тем, чтобы показать, как в действительности понимал разум и его отношение к рассудку Гегель. Как видно, Гегель в разуме видел не только отрицателыю-диалектическое,.но и положительно-спекулятивное, причем он стре­мился не абсолютно разделить рассудок и разум (само такое разделение носило бы чисто рассудочный харак­тер) , а разумно соединить их как единство противополож­ностей (рассудочный разум или разумный рассудок), и только это единство создает условия для действительного развития мышления.

У Гегеля нет никакого намека на иррациональность, трагичность разума. Правда, он иногда говорит о хит­рости разума, его близости к мистическому, но при этом и сама хитрость и мистичность разума остаются в грани­цах рационального.

Жалкий рассудок, превращающий себя в здравый смысл времени, рассматривает как мистику или безумие всякую попытку выйти за его узкие рамки. Фамусовы и Скалозубы, например, объявляли Чацкого безумцем, ибо его идеи действительно не укладывались в их узкий и душный мир. Но «безумные» идеи Чацкого более рацио­нальны, чем мнения княгини Марии Алексеевны, возве­денные Фамусовым в закон, в норму мышления.

Рассудок дискурсивен, а разум интуитивен; он выдви­гает новые идеи, не следующие по законам формально­логической дедукции из предшествующего знания, он мо­жет ломать старые логические построения и создавать новые. Рассудок не может оценить идей разума. Они ка­жутся ему иногда безумием, поскольку необъяснимы с точки зрения законов рассудка. Вопрос, имеем ли мы дело с новыми идеями разума, которые безумны только с точки зрения превратившегося в предрассудок рассудка, или с действительным безумием, можно решить только с помощью практики и на основе дальнейшего развития познания и жизни.

Выход разума за пределы рассудка относителен. Ло­мая определения, ранее сложившиеся системы знания, разум неминуемо попадает в другую систему, он сам со­здает основы для возникновения этой новой системы и ее логики. Теория Эйнштейна, например, вышла за пределы классической физики, но на основе ее идей создана новая теоретическая система. Геометрия Лобачевского нахо­дится вне системы геометрии Евклида, но сама она также строгая система. Разум вообще не против всякой систем­ности знания, он только против абсолютизации одной какой-то определенной системы знания. Если же идеи ра­зума не приводят в конце концов к построению системы понятий, то они не имеют научного значения и приобре­тают действительно мистический смысл. Мистика избе­гает научной системы, она нагораживает одну идею на другую без научного обоснования. Разум без рассудка может привести к мистике или софистике, которые абсо­лютно чужды научной строгости и системности.

Ни один литературный образ не может служить дока­зательством научной истины, но иногда он очень полезен для иллюстрации мысли. Что такое разум без рассудка и рассудок без разума, это можно увидеть на примере сопоставления двух образов из бессмертного произведе­ния Сервантеса — Дон-Кихота и Санчо Пансы. Дон-Кихот человечен и разумен. Особенно видна эта разумность в минуты умственного его просветления, например когда он дает советы Санчо перед вступлением последнего в долж­ность губернатора, выходя за пределы рассудочных пред­ставлений своего времени о чести, благородстве и т. п. Но разум Дон-Кихота выступает как безумие, ибо он поте­рял рассудок, не отличает клячи от рыцарского коня, в его воображении безобразная скотница из сосед­него села превращается в красавицу Дульсинею Тобосскую.

Санчо Панса, наоборот, достаточно рассудителен для своего времени, он отличает ветряную мельницу от вели­канов, постоялый двор от роскошного замка и вполне довольствуется губернаторством. Но он лишен разума, не может выйти за пределы известного даже в фантазии (она ограничивается у него мечтаниями о сытой жизни), рассудок его настолько силен, что убивает все потуги разумных побуждений.

Представление об алогичности разума возникает только тогда, когда само логическое замыкается в узкие рам­ки «формально-логического». Если же понимать под логи­ческим совокупность всех закономерностей движения мышления к новым результатам, носящим характер объ­ективной истины, то процесс рождения новых идей и тео­рий не выйдет за пределы разумного, логического в ши­роком смысле. Объяснить процесс рождения новых идей можно исходя не из какого-либо ранее созданного фор­мального аппарата мышления, а из общих закономерно­стей предметного, практического взаимодействия субъ­екта и объекта. На характер этого взаимодействия ока­зывают влияние самые различные факторы социального, личностного характера. Выход за пределы прежних тео­ретических построений непосредствен, интуитивен не по­тому, что он ничем не обусловлен; его невозможно объяс­нить только логикой развития познания; он обусловлен всей сложной системой взаимодействия субъекта и объ­екта в определенных исторических условиях, практиче­ским отношением человека к миру.

Разум не против всякой системы, а только против утверждающей себя вечной и неизменной. В каждой тео­ретической системе он стремится обнаружить противо­речия, решение которых приводит к необходимости по­строения новой системы; он подвергает анализу факты, ищет в них то, что противоречит существующему теоре­тическому объяснению. Поэтому каждую теоретиче­скую систему знания он рассматривает как относитель­ную, определяет пути выхода за ее пределы, но не в бес­системность вообще, а в новую, более развитую си­стему.

Различая рассудочную и разумную стороны в теорети­ческом мышлении человека, необходимо помнить об от­носительности граней между ними. Нет всегда разумного и всегда рассудочного; одно разумно только потому, что другое рассудочно. То, что на данном уровне развития мышления выступает разумным, поскольку оно выходит за пределы известной и формализованной системы зна­ния, станет со временем рассудочным, а все рассудочное когда-то было разумным. Взаимосвязь рассудка и разу­ма в развитии теоретического мышления выражается также и в том, что рассудочное мышление должно пере­ходить в разумное, завершаться им, а последнее, дости­гая определенной степени зрелости, становиться рассудочным. Переход рассудка в разум осуществляется в раз­личных формах, самой типичной из которых является вы­ход за пределы сложившейся системы знания на основе выдвижения новых идей. Разум переходит в рассудок путем формализации по определенным принципам систе­мы знания, возникшей на основе идей разума. С этим превращением мы сталкиваемся в каждом случае пере­дачи функций человеческого мышления машине. Необхо­димым условием такой передачи является создание алго­ритма, т.- е. точного предписания, задающего вычисли­тельный процесс.

Действие на основе алгоритма является рассудочным (для алгоритма характерна определенность со строгим детерминированием: одна стадия вычислительного про­цесса определяет следующую, процесс расчленяется на отдельные шаги, предписание задается в виде комбина­ции символов); но сам алгоритм является результатом не только рассудочного, но и разумного мышления. Изве­стно, как долго и упорно наука бьется над созданием от­дельных алгоритмов, причем новый алгоритм предпола­гает новую идею или новый аспект рассмотрения пред­мета. Например, решение проблемы машинного перевода связано с составлением алгоритма перевода, а это стало возможным в результате возникновения новой научной дисциплины — математической лингвистики, применяю­щей к анализу языка математические методы. Создание математической лингвистики означает появление новой системы научного знания, с новыми идеями, отличной от прежней, классической лингвистики.

Теоретическое мышление в нашу эпоху бурно разви­вается в обоих направлениях: ив разумном, и в рассу­дочном. В каждой области научного знания мы являемся свидетелями выдвижения новых идей, изменяющих ста­рые, сложившиеся системы знания. Наряду с этим про­исходит процесс формализации знания и создания алго­ритмов, по которым машина может решать сложные за­дачи. Однако представление о том, что развитие и совершенствование исчисляющего рассудка и передача его функции машине сделают излишним человеческий ра­зум, является одним из заблуждений нашего времени. Наоборот, необходимую предпосылку развития исчисляю­щего рассудка составляет высокий человеческий разум, без которого невозможно создание новых формальных систем. Совершенствование и развитие рассудка, передача его функций машине освобождают человеческий разум для новых полетов в неведомое и неисследованное. По­этому ошибочным является стремление ограничить раз­витие исчисляющего рассудка, поставить ему какие-то пределы, найти такие теоретические построения, которы­ми он не может овладеть никогда. Ставя, таким образом, пределы исчисляющему рассудку, мы в действительности ограничиваем человеческий разум, развитие которого слу­жит необходимым условием для овладения рассудком новыми системами теоретического знания.

Таким образом, рассудок и разум являются двумя необходимыми моментами в деятельности теоретического мышления. Их взаимосвязь и взаимопереход в процессе движения мышления создают предпосылки для постиже­ния объективной природы предмета такой, какой она су­ществует в действительности.

Некоторые направления современной буржуазной фи­лософии (интуитивизм, экзистенциализм) стремятся при­низить разум, подвергают критике человеческое мышле­ние. При этом вся деятельность мышления сводится к рассудку. Критика ограниченности рассудочного мыш­ления используется для обоснования необходимости инту­иции, которая противопоставляется не только рассудку, но и разуму и истолковывается мистически. Другие сво­дят функции мышления к рассудочным определениям, описывающим предмет. Для них все мышление сводится к своеобразному исчислению. Интуитивизм и его метафи­зические противники смыкаются в том отношении, что принижают человеческий разум, подменяя его либо ми­стически истолковываемой интуицией, либо исчисляющим рассудком.

Борьба за человеческий разум, против попыток его дискредитации всегда была прогрессивным явлением. Диалектический материализм, вскрывая диалектику рас­судка и разума в развитии теоретического мышления, разоблачает гносеологические основы подмены разума мистической интуицией и исчисляющим рассудком. Мар­ксистская философия создала научные основы для рацио­нального понимания теоретического мышления во всей его сложности и противоречивости. Попытки принизить чело­веческий разум, используя результаты его деятельности — создание возможностей функционального моделирования человеческого мышления, не имеют под собой никаких теоретических оснований; они вытекают из потребностей буржуазной идеологии, ведущей поход против человека и его разума.

 

 

из книги П.В.Копнина «Гносеологические и логические основы науки»

(с сокращениями)