Философия
больше, чем жизнь: она есть завершение жизни. Но жизнь первее
философии: она есть ее источник и предмет.
Среди людей,
чуждых и предмету и заданию, издревле существует распространенное воззрение,
согласно которому философия не имеет никакого отношения к “действительной
жизни” и, сама по себе, не есть “наука”. Философия — это в лучшем случае
“прекраснодушная мечта”; тогда как жизнь и наука суть нечто трезвое: трезвая
практическая деятельность и трезвое теоретическое знание. Именно поэтому жизнь
нуждается в науке и не нуждается в философии; а наука проверяется жизненной
практикой, но вполне может обойтись без философских отвлеченностей.
Философия,
думают многие, есть “мечтательное умствование” или “умственное мечтание”: человек,
слабый волею, но сильный воображением и праздный умом, бежит от очередных,
“больших” запросов жизни и создает мир химерических отвлеченностей. Он утешается этим миром, “верит” в него
и замыкается в нем; он пытается “заговорить” себя, обмануть и свой и чужой
разум; и по степенно ограждает себя стеною громких слов, туманных настроений,
утонченных и непонятных выдумок.
Здесь нет
единого, общего всем предмета; нет единого и зрело го научного метода; здесь
все субъективно и произвольно, ибо каж дый говорит про себя и о своем:
каждый твердит о своей “химере” Ни один не понимает другого; но “все не
согласны”: каждый не приемлет чужую химеру, ибо чужая — никому не нужна. Нужна
своя: только она есть “истина”,— она, родная выдумка, личный миф, “моя сказка”.
В ней излилась, ею закрепилась личная мечта о себе, о мире и о Боге; и отсюда
ее чисто личное значение. “Чужая философия” — это чужое излияние; сколько же
надо терпения, чтобы слушать подолгу и внимательно чужие излияния? Вот по чему
философы не могут спорить друг с другом и не умеют дру
друга выслушивать: они подобны, в лучшем случае, сонму дервишей, выкликающих,
каждый про себя, никому не понятную молитву никому не известному божеству.
Для чего же все
это утонченное препарирование личной мифологии? И как можно преподавать
философию? Разве история ее не есть история духовных блужданий и заблуждений?
Разве возможно какое-нибудь научно-философское достижение?
Бесспорно: если
философия порождает одни “личные химеры”, вненаучные
излияния или умственные мечты, то ее нет вовсе и преподавание ее невозможно.
Все создания ее порождены игрою ума и таланта; они войдут, может быть, в объеме
искусства, и тогда история философии будет поглощена историей литературы.
Однако верно ли
это? Верно ли, что философия творит одни “беспредметные химеры”? что самый
способ ее творчества делает ее индифферентною истине? что она оторвана от жизни
и не нужна ей?
Среди тех, кто
занимается философией или говорит от ее лица, есть и в наши дни немало таких,
которые виновны в столь неверной репутации, сложившейся у философии и у
философов. Так, германская философия последних десятилетий действительно
создала немало мертвых отвлеченностей, ненужных для подлинной жизни; а
философская культура России не сумела еще побороть в себе ни беспредметного импрессионизма,
ни склонности к увлечению чисто личною, релятивистическою химерою. Но разве
недостатки осуществления компрометируют самое задание? Разве недуги составляют
самую сущность организма? Разве можно заключать от того, что
чего-то нет, к тому, что оно не может или не должно быть? Разве чье-нибудь
неумение доказывает что-нибудь, кроме того, что неумеющий
не умеет? Если отрицать философию по этим соображениям, следует навсегда
покончить не только с философствованием, но и с политическою деятельностью, с
врачеванием, с педагогикой и вообще со всякой другой деятельностью; ибо везде
были ошибки, всюду есть неумение, всегда будут неудачи.
Однако, быть может, враги философии допускают, что именно она
является несчастным исключением из всех других деятельностей и наук; что именно
у философии недуг составляет самую сущность организма; что самое задание ее
таит в себе внутренний порок неосуществимости; что здесь есть мнимая проблема,
порождающая сплошные гнезда недоразумений. Но это значило бы,
что у философии нет и не может быть особого, самостоятельного предмета; что ей
недоступен систематический метод; что она никогда не могла доказывать и никогда
не сможет доказать своих утверждений; что она пуста и мертва; что у нее нет и
не может быть подлинной, творческой связи с жизнью.
Тот, кто взялся
бы доказать и доказал бы эти тезисы,— оказал бы великую услугу человечеству: он
положил бы раз навсегда конец претензиям и посягательствам философов; он
упрочил бы пределы истинной науки; он указал бы философии ее
истинный предел и направил бы силы молодых поколений в сторону искусства
и религии. И в результате этого подвига философия оказалась бы культурным
пережитком наряду с философским камнем и жизненным эликсиром, наряду с perpetuu.m mobile и гомункулом.
***
Доныне врагам
философии не удалось доказать этих тезисов. Правда, они иногда побеждали там,
где доказывали недостаточную методичность того или иного философствования; они
всегда бывают правы, когда указывают на расхождения и
разногласия между отдельными философскими учениями; они всегда будут иметь
основание отвергнуть мертворожденные выдумки философов всюду, где такие выдумки
возникнут. Однако все это нисколько не подтверждает их принципиального
отрицания философии. Доказывая ее невозможность или несостоятельность, они
имеют перед собою творчество, сущность которого скрыта от них, и предмет,
доступа к которому они не знают. Их сомнение порождено не опытом или исканием,
а непониманием и предвзятостью. Они отрицают то, чего не видели; они объявляют
неосуществимым то, чего сами не пытались осуществить. Их рассуждения не
восстают из страдания в предмете и не покоятся на подлинном познавательном
напряжении; они судят со стороны, лишенные запросов, органа, опыта и
компетентности. Поэтому соображения их имеют всегда априорный и неубедительный
характер; а компетентный ум спокойно созерцает комизм их усилий — доказать
невозможность того, что на самом деле уже реально.
Ибо, вопреки их
мнению, философия имеет свою научную лабораторию и свои жизненные достижения.
Эта лаборатория
доступна далеко не всякому, и многим войти в нее не удается..
Даже из тех, которые мнят себя философами и имеют соответствующую
репутацию, не все служат философии и творят ее. Зато в этой лаборатории живут и
работают многие, не знающие о том и не понимающие своего жизненного дела, так,
что они удивились бы, узнав об истинном значении своей деятельности. В этой
лаборатории накапливается и осмысливается духовный опыт, без которого нет, не
было и не будет настоящей философии; из нее выходят все подлинные философские
достижения, научные по своей форме и глубоко жизненные по своему содержанию.
Доказать
невозможность таких достижений нельзя потому что они фактически имеются налицо
в великом историческом хранилище философии. На протяжении истории философия уже
пока зала, что она имеет подлинную, творческую связь с жизнью; каждым серьезным
свершением своим она доказывает, что у нее ccti
особый, самостоятельный предмет; ее лучшие творцы и вoжди выковывали систематический метод и владели им;
она по самому существу своему ищет доказательств для каждого своего утверждения
и многое уже доказала. Тому. кто
не признает философию. приходится отрицать факты или закрывать себе на них
глаза; ему предстоит доказывать, что состоявшееся не состоялось, что
предстоящего нет, что оно невозможно; для этого он должен обеспечить слепоту и
себе и своему слушателю. И потому, если он “победит”, то его “победа” будет
свидетельствовать только о его некомпетентности; а это значит, что он совсем не
победит.
Напротив, сама
история философии есть живое доказательство того, что философия — не бред, не
пустословие и не беспредметное блуждание; мало того, что философия есть наука о
жизни. Ибо, в самом деле, философия есть систематическое познавательное
раскрытие того, что составляет самую глубокую основу жизни Сама
жизнь в ее истинном смысле и содержании составляет ее источник и является ее
предметом, тогда как форма ее, задание, приемы, категории, итоги — все это
делает ее наукой в строгом и подлинном значении. Философия родится в жизни и от
жизни, как ее необходимое и зрелое проявление; не от быта и не от животного
существования, но от жизни духа, от его страдания, жажды и созерцания. И,
рожденная духом, ищущим знания, она восходит к его зрелой и совершенной форме —
к сознательной мысли, с ее ясностью, систематичностью и доказательностью.
Философствовать значит — воистину жить и мыслью освещать и преображал сущность
подлинной жизни.
Естественно,
что философия чужда и недоступна тем, кто не знает или не чувствует различия
между бытом и духом, кто исчер пывает
свою жизнь бытовыми содержаниями или отдает ее нг
служение технике быта. Для таких людей “не существует” ни тоге задания, которое
движет философию, ни того измерения, в котором она движется и раскрывается.
Быт, слепой для духа, не знает философии и не творит ее; но вправе ли он
отрицать ее значение и ее возможность, отправляясь от
своей слепоты? Для того чтобы жить философскими содержаниями и, тем более, для
того чтобы придавать им форму мысли, человек должен иметь как бы особый орган;
или, вернее, душа его должна быть достаточно глубокой для философского
предмета, достаточно восприимчивой для философского содержания, достаточно
утонченной для философского мышления и достаточно творческой для дела
оформления. Каждое из этих свойств, каждая из этих способностей
может быть присуща человеку в большей или меньшей степени; и каждая иная
комбинация этих сил даст иную творческую индивидуальность. Однако душа,
лишенная первой способности, т. е. совсем не живущая на той глубине, на которой
впервые открывается наличность философского предмета,— окажется пораженною
философской слепотой, а потому и не компетентной в вопросе о бытии, значении и
жизненной силе философии.
Для того чтобы
судить о философии, надо жить ею; и тот, кто не может или не хочет жить
философским предметом, обязан воздерживаться от суждений и о самой философии, и
о ее пред мете.
***
…философия как
наука, основанная на предметном опыте, не только не чужда жизни, но связана с
нею глубочайшею и драгоценною связью. Настоящая, большая
философия, заслуживающая своего имени и ведущая к действительной мудрости,
слагается в предметном переживании и верном познавании тех ценностей, через
которые самая жизнь человеческая получает свой смысл и свое значение; она
исследует то, ради чего человеку и человечеству только и стоит жить на земле; и
исследование это требует от исследователя подлинной жизни в предмете.
Именно опыт
делает философию наукой и вводит ее в глубину жизни. Ибо наука вообще
невозможна вне опыта; она питается опытным переживанием предмета, его
систематическим восприятием и созерцанием. Но философ вводится этою практикою
именно в те предметные содержания, через которые жизнь человека есть жизнь, а
не быт, не прозябание и не пресмыкание. Ибо, на самом
деле, жизнь человека есть не игра естественных сил и не беспринципная борьба за
существование, но творческий процесс, протекающий пред лицом Божиим и при участии божественных сил, живущих в человеке.
Жить — значит сочетать, соединять подлинную ценность с подлинною силою;
придавать объективно-ценному природу силы и сообщать силе значение объективной
ценности и правоты; иными словами: осуществлять ценность как побеждающую силу и
осуществлять силу как духовную ценность. Но именно таково призвание философии,
которая исследует все в меру его божественности и тем населяет души людей
божественными содержаниями. Вот почему она является настоящим источником
великих жизненных убеждений, без которых нет и не может
быть достойной жизни для человека. Ибо нельзя иметь убеждение по приказу; не
стоит иметь убеждение по суеверию или из страха; его можно иметь только по
самостоятельно испытанной очевидности. И вот философия, приемля в себя предмет
религии, имеет задание — открыть каждому доступ к самостоятельному испытанию
очевидности в вопросах высшего и последнего жизнеопределения.
Этим она соблюдает автономию личного духа; но этим она соблюдает и предмет
религии, преодолевая всяческий нигилизм, релятивизм и беспринципность. Поэтому
предметный опыт философии есть путь, достойный и человеческого духа, и его
божественного предмета.
Итак, в основе
философии лежит систематическая практика духовного опыта. Однако этот опыт,
ведущий философию, совсем не является достоянием замкнутой коллегии ученых.
Напротив, философия, посвящающая себя специально этому опыту, может явиться
только там, где народ вынашивает или уже выносил зрелый духовный опыт.
Быть
ученым, быть философом — есть, конечно, состояние личное, индивидуальное, но
иметь науку, иметь философию, религию, искусство, нравственную культуру,
государство — есть состояние всенародное, национальное. Духовная культура не есть личное, или
групповое, или классовое достояние; в своих истинных достижениях она даже сверхнациональна. Но по своему опытному источнику, по
своему творческому ритму и по своему своеобразию — она национальна, а в
пределах единой, духовно сопринадлежащей нации она
всенародна. Духовная культура народа определяется тем, живет ли он духовным
опытом или нет; и если живет, то в лице большинства, или меньшинства, или
отдельных, исключительных индивидуумов; и притом, интенсивна ли и предметна эта
жизнь или нет. Этим-то состоянием всенародного духовного опыта определяется и
судьба национальной философии.
Так,
народ, утративший или выродивший свой подлинный и чистый
религиозный опыт, будет жить, вместо религии, пустыми суевериями или мертвыми
обрядами; слабый в молитве, немощный в богоиспытании,
он будет мертвенно-бесплоден и в богопознании: его
философия будет иметь скудный и бледный сверхчувственный опыт о Боге, a его философия религии будет нагромождать пустые и мертвые
выдумки. Подобно
этому, народ, бессильный в созерцании красоты, с незрелым, больным или
изуродованным вкусом будет иметь убогое, уродливое, безобразное искусство;
лишенный органа к прекрасному, беспомощный в художественном творчестве. он будет не в состоянии ни
осмыслить эстетическую функцию души, ни, осветить мыслью глубину эстетического
предмета. Народ, не выносивший зрелого правосознания, не создавший сильной и
духовно верной государственности, не может иметь подлинной и предметной
философии права: она зародится только тогда, когда для него придет эпоха
великой борьбы за правосознание и.за настоящую
государственность. Там, где царят грубые, жестокие нравы, где молчит любовь и
дружба, где царит корысть и беспринципность — не расцветает философское учение
о добре; ибо знание всегда было и всегда будет зрелым завершением опыта, а
нравственный опыт нуждается в национальной лаборатории и возрастает лишь в
атмосфере всенародных достижений.
Философ, подобно
поэту, художнику и ученому, подобно политику и пророку, питается — сознательно
или бессознательно, vo-lens aut
nolens *,— духовным опытом своего народа. Он имеет
родину, т. е. национальную духовную культуру, в которой сложился его
индивидуальный дух, с его любимыми и ведущими предметами, содержаниями, с его
творческим актом, с его жизненными убеждениями; от этой-то духовной культуры
питается — и положительно, и отрицательно — его личный опыт и его личное
познавательное творчество. Личный духовный опыт философа в глубине своей связан
происхождением, подобием и взаимодей ствием с опытом его родного народа; ему удается
выработаю этот опыт и мобилизовать его, осуществить и осмыслить его тем легче и
тем продуктивнее, чем выше и зрелее духовный опыт его народа. Совсем не
случайно, что есть народы, еще не имеющие или уже не имеющие своей национальной
философии; напротив, это естественно и понятно. Учение о
добре нуждается в том, чтобы нравственность народа выработала себе известный
устойчивый уровень не только порока, но и добродетели; и, если этот уровень
настолько низок, что совесть, этот орган испытания добра, пребывает в
национальном омертвении и жизненном бездействии, то даже нравственно гениальная
натура не сможет подняться до зрелого учения о добре и зле. Подобно
этому, философское учение об истине нуждается в том, чтобы научное знание
достигло в других отраслях высокого и зрелого уровня: ибо теория познания
вырастает только там, где скопился опыт истины, а этот опыт вынашивается не
одним философом, а всеми учеными и всеми мыслителями данного народа. Так,
сокровищница духовного опыта едина и национальна, и философ, по своему
призванию, есть его хранитель, углубитель и истолкователь.
То
же самое совершается во всех областях духовной жизни: народ создает своим
духовным опытом то содержательное богатство и ту духовную среду, в которой
зреет и творит индивидуальный дух героя, художника и пророка; народ сообщает
своим философам самый подход к духовному опыту, а философ дает своему народу
углубление, очищение и осмысление духовного делания. Жизнь народа слагает ту духовную
лабораторию, в которой творит потом его вождь — чувством, волею, воображением,
мыслью и деяниями. Отсутствие духовных вождей свидетельствует о временном
духовном оскудении нации; и обратно: ибо духовная жизнь народа и его вождей
образует некое неразрывное предметное единство. Страдания народа питают
мудрость вождя; подвиги вождя просветляют и очищают духовный опыт народа.
Этим решается
вопрос о связи между философией и жизнью: ибо жизнь есть страдание, ведущее к
мудрости, а философия есть мудрость, рожденная страданием. Иными
словами: жизнь, в ее настоящем, углубленном значении, есть вынашивание и
осуществление философского опыта, т. е. опыта, посвященного божественному.
Философия, в ее первоначальной, опытной стадии, разлита в душах всего народа. Каждый человек, независимо от своего образования и личной
одаренности, становится участником национального философского и метафизического
дела, поскольку он в жизни своей ищет истинного знания, радуется художественной
красоте, вынашивает душевную доброту, совершает подвиг мужества, бескорыстия
или самоотвержения, молится Богу добра, растит в себе или в других
правосознание и политический смысл, или даже просто борется со своими
унижающими дух слабостями. Такой человек по сознанию своему, может быть,
еще не является философом, но по духовному опыту своему — он уже философ. В
совокупном, всенародном духовном делании нет ни одного усилия, ни одного
достижения, которое пропало бы даром: ибо всякое усовершенствование, всякое
просветление в человеческой душевной ткани незаметно живет, и размножается, и
передается во все стороны, никогда не исчезая бесследно. Здесь драгоценно
каждое личное состояние: ибо все поступает в единую национальную сокровищницу
духовного опыта. Поэтому можно сказать, что духовный расцвет народа есть
расцвет его философии; и обратно: где растет и углубляется настоящая философия,
там народ уже накопил прочный духовный опыт и продолжает духовно возрастать,
там жизнь его пребывает на достойной высоте, и высота эта измеряется его
философией.
Философия
родится в жизни духа и от духовной жизни. Поэтому тот, кто желает творить ее, должен прежде всего начать духовную жизнь; он должен быть
духовен. Но духовное бытие есть такое состояние, в котором душа любит
божественные предметы, радуется им и творит их. Поэтому философ должен прежде
быть духом и действовать в духе; и только это может дать ему подлинный
предметный опыт, энергию мысли и право на знание.
Ибо философия
больше, чем жизнь: она есть завершение жизни; а жизнь первее
философии: она есть ее источник и предмет.
* волей или неволей. Ред.
Публикуется
в сокращении
Проблемы
духовной культуры и религиозной философии. Берлин, 1923. Т. 1. С. 63— 81
На переломе.
Философия и мировоззрение. Философские дискуссии 20-х годов. М., 1990. С.
43-60.