Гегель: Энциклопедия философских наук, т.1. Наука логики

(стр. 201-213)

 

§ 79  

Логическое по своей форме имеет три стороны: а) аб­страктную, пли рассудочную, b) диалектическую, или отрицательно-разумную, c) спекулятивную, или положи­тельно-разумную.

Эти три стороны не составляют трех частей логики, а суть моменты всякого логически реального, т. е. всякого понятия или всего истинного вообще. Все они могут быть положены в первом моменте, в моменте рассудочности, и благодаря этому могут быть удерживаемы в своей обособ­ленности, но в этом виде они рассматриваются не в их истине. Указания, которые здесь делаются относительно определения логического, равно как и относительно разде­ления логики, также являются лишь предвосхищением и историчны.

§ 80

а) Мышление как рассудок не идет дальше неподвиж­ной определенности и отличия последней от других определенностей; такую ограниченную абстракцию это мышление считает обладающей самостоятельным существова­нием.

Прибавление. Когда речь идет о мышлении вообще или, точнее, о постижении в понятиях, то часто имеют при этом в виду лишь деятельность рассудка, Но хотя мышле­ние есть непосредственно (zunachst) рассудочное мышле­ние, оно, однако, на этом не останавливается, и понятие уже не есть определение рассудка. Деятельность рассудка состоит вообще в том, чтобы сообщить содержанию форму всеобщности; правда, всеобщее, полагаемое рассудком, есть некоторое абстрактно всеобщее, которое как таковое фиксируется в противоположность особенному и благодаря  этому само в свою очередь также оказывается особенным.  Так как рассудок действует по отношению к своим предметам разделяющим и абстрагирующим образом, то он, следовательно, представляет собой противоположность непосредственному созерцанию и ощущению, которые как таковые всецело имеют дело с конкретным и застревают на нем.

К этой противоположности между рассудком и ощу­щениями относятся те часто повторяющиеся упреки, ко­торые обычно делают мышлению вообще. Эти упреки сводятся к тому, что мышление жестоко и односторонне и что оно в своей последовательности ведет к гибельным и разрушительным результатам. На такие упреки, по­скольку они по своему содержанию справедливы, следует раньше всего ответить, что ими задевается не мышление вообще, точнее, не разумное, а лишь рассудочное мышле­ние. Но затем следует прибавить, что прежде всего мы должны признать право и заслугу чисто рассудочного мышления, состоящую вообще в том, что как в теорети­ческой, так и в практической области никакая прочность и определенность невозможны без помощи рассудка. Что касается процесса познания, то он начинается с того, что наличные предметы постигаются в их определенных раз­личиях; так, например, при рассмотрении природы раз­личаются вещества, силы, виды и т. д. и самостоятельно фиксируются в этой их изолированности. Мышление действует при этом как рассудок, и принципом его деятельности является здесь тождество, простое отношение с собой. Это тождество есть то, что ближайшим образом обусловливает в процессе познания переход от одного определения к другому. Так, в математике величина есть то определе­ние, которое обусловливает дальнейшее движение мысли. В геометрии, таким образом сравнивают друг с другом фигуры, выделяя то, что в них тождественно. Так же и в других областях познания, например в юриспруденции, движение нашей мысли определяется прежде всего тожде­ством. Здесь умозаключают от одного определения к дру­гому, так что умозаключение есть не что иное, как движение мысли, согласно принципу тождества.     

Не только в теоретической, но и в практической обла­сти нельзя обойтись без рассудка. Для того чтобы совер­шить поступок, требуется главным образом характер, а че­ловек с характером — это рассудительный человек, кото­рый как таковой имеет перед собой определенную цель и твердо ей следует. Кто хочет достигнуть великого, тот дол­жен, как говорит Гёте, уметь ограничивать себя. Напротив,  тот, кто хочет всего, на самом деле ничего не хочет и ничего не достигнет. Существует масса интересных ве­щей на свете: испанская поэзия, химия, политика, музыка; все это очень интересно, и нельзя ничего иметь против человека, который ими интересуется, однако, чтобы со­здать что-нибудь определенное, данный индивид в данной ситуации должен держаться чего-либо одного и не разбра­сывать свои силы в различных направлениях. Точно так же каждая профессия требует, чтобы ею занимались рассудительно; так, например, судья должен держаться за­кона, выносить решения, не отклоняясь от закона, не принимая оправданий, — должен судить нелицеприятно.

Далее, рассудок есть вообще существенный момент об­разования. Образованный человек не удовлетворяется ту­манным и неопределенным, а схватывает предметы в их

четкой определенности; необразованный же, напротив, не­уверенно шатается туда и обратно, и часто приходится затрачивать немало труда, чтобы выяснить с таким чело­веком, о чем же идет речь, и заставить его неизменно дер­жаться именно этого определенного пункта.

Далее, так как согласно прежде данному нами разъяс­нению, логическое следует вообще понимать не только в смысле субъективной деятельности, а, наоборот, как все­цело всеобщее и, следовательно, вместе с тем объективное, то это верно также и по отношению к рассудку — этой первой форме логического. Рассудок, согласно этому, сле­дует рассматривать как нечто соответствующее тому, что называют божьей благодатью, поскольку под последней понимают то, что конечные вещи существуют, что они имеют устойчивое бытие. Так, например, в природе бла­гость божья познается в том, что различные классы и виды животных и растений снабжены всем тем, в чем они нуждаются для своего существования и развития. Точно так же обстоит дело и с человеком, с индивидами и с це­лыми народами, которые все, что нужно для их существо­вания и развития, отчасти преднаходят как непосредст­венно наличное (например, климат, свойства почвы и ее продукты и т. д.), отчасти обладают им в виде задатков, талантов и т. д. Так понимаемый рассудок обнаруживает свое присутствие во всех вообще областях предметного мира, и совершенство предмета непременно предполагает, что принцип рассудка занимает в нем место, принадле­жащее ему по праву. Государство, например, несовер­шенно, если оно не знает определенного различия сословий и занятий и если различные по своему понятию политиче­ские и административные функции еще не развились в особые органы, подобно тому как это, например, имеет место в развитом животном организме с различными функциями ощущения, движения, пищеварения и т. д. Из предшествующих разъяснений вытекает, далее, что и в таких областях и сферах деятельности, которые, со­гласно обычному представлению, как будто очень далеки от рассудка, последний все же не должен отсутствовать и его отсутствие должно рассматриваться как недостаток. В особенности это верно по отношению к искусству, рели­гии и философии. Так, например, в искусстве рассудок обнаруживается в том, что различные по своему понятию формы прекрасного фиксируются и воспроизводятся в этом их различии. То же самое верно и по отношению к отдельным произведениям искусства. Для того чтобы драмати­ческое произведение было прекрасным и завершенным, необходимо, чтобы характеры различных персонажей были развиты в их чистоте и определенности, и именно так, чтобы различные цели и интересы, вокруг которых вращается действие, были ясно и четко очерчены. Что ка­сается затем религиозной области, то (независимо от про­чих различий в содержании и понимании) существенное преимущество греческой мифологии над северной состоит также и в том, что в первой отдельные образы богов раз­работаны до полной пластической определенности, между тем как в последней они погружены в туман мутной неоп­ределенности. Что, наконец, философия также не может обойтись без рассудка, это после всего вышесказанного вряд ли нуждается в особом разъяснении. Для философ­ствования требуется прежде всего, чтобы каждая мысль мыслилась нами во всей ее строгости и чтобы мы не остав­ляли ее смутной и неопределенной.

Но обыкновенно говорят также, что рассудок не дол­жен заходить слишком далеко, и это утверждение верно, ибо рассудочные определения, разумеется, не являются последним результатом, а, наоборот, конечны, говоря бо­лее точно, носят такой характер, что доведенные до край­ности превращаются в свою противоположность; юноше­ству свойственно блуждать в абстракциях, но человек, умудренный жизненным опытом, напротив, не отдается абстрактному или-или, а держится конкретного.

 

§ 81

b) Диалектический момент есть снятие такими конеч­ными определениями самих себя и их переход в свою про­тивоположность.

Примечание. 1) Диалектическое, взятое для себя, обособленно от рассудка, выступает, в особенности в науч­ных понятиях, как скептицизм, где результатом диалек­тики является голое отрицание. 2) Диалектика обыкно­венно рассматривается как внешнее искусство, которое произвольно вносит путаницу в определенные понятия и создает в них лишь видимость противоречий. Вследствие этого признаются ничтожными не эти определения, но указанная видимость, и рассудочное скорее оказывается истинным. Часто диалектика и на самом деле представ­ляет собой не что иное, как субъективную игру, которая по произволу выдвигает то доказательства, то опровержения — рассуждательство, в котором отсутствует содержа­ние и пустота которого прикрывается остроумными сооб­ражениями. Однако в своей подлинной определенности диалектика, наоборот, есть собственная истинная природа определений рассудка, вещей и конечного вообще. Реф­лексия есть прежде всего движение мысли, выходящее за пределы изолированной определенности и приводящее ее в отношение и связь с другими определенностями так, что определенности хотя и полагаются в некоторой связи, но сохраняют свою прежнюю изолированную значимость. Диалектика же есть, напротив, имманентный переход одного  определения в другое, в котором обнаруживается, что эти определения рассудка односторонни и ограниченны, т. е. содержат отрицание самих себя. Сущность всего ко­нечного состоит в том, что оно само себя снимает. Диа­лектика есть, следовательно, движущая душа всякого на­учного развертывания мысли и представляет собой един­ственный принцип, который вносит в содержание науки им­манентную связь и необходимость, в котором вообще заклю­чается подлинное, а не внешнее возвышение над конечным.   Прибавление 1-е. В высшей степени важно уяснить себе, как следует понимать и познавать диалектическое. Оно является вообще принципом всякого движения, вся­кой жизни и всякой деятельности в сфере действительно­сти. Диалектическое есть также душа всякого истинно научного познания. Нашему обыденному сознанию не останавливаться на абстрактных определениях рассудка представляется делом справедливости (по пословице: живи и давай жить другим), так что мы признаем как одно, так и другое. Но более строгое рассмотрение пока­зывает, что конечное ограничивается не только извне, но и снимается благодаря своей собственной природе и бла­годаря себе самому переходит в свою противоположность. Так, например, говорят: «человек смертен» — и рассмат­ривают смерть как нечто, имеющее свою причину лишь во внешних обстоятельствах; согласно этому способу рас­смотрения, существуют два отделенных друг от друга свой­ства человека: быть живым, а также быть смертным. Но истинное понимание состоит в том, что жизнь как тако­вая носит в себе зародыш смерти и что вообще конечное в себе противоречиво п вследствие этого снимает себя. Не следует, далее, смешивать диалектику с софистикой, сущ­ность которой как раз и состоит в том, что она пользуется односторонними и абстрактными определениями в их изолированности, в зависимости от того, какого из этих опре­делений требуют в данный момент интересы индивидуума и то положение, в котором он сейчас находится. Так, на­пример, в практической сфере важно, чтобы я существовал и обладал средствами к существованию. Но если я выдви­гаю эту сторону дела, этот принцип моего блага как тако­вой и делаю из него вывод, что я имею право красть или изменять отечеству, то это софизм. Точно так же моя субъективная свобода представляет собой существенный принцип моих действий в том смысле, что я должен посту­пать согласно своему разумению и убеждению. Но если я руководствуюсь только этим принципом, то это также софистика, и этим я выбрасываю за борт все принципы нравственности. Диалектика существенно отлична от такого образа действия, ибо она ставит себе целью рассмат­ривать вещи в себе и для себя, т. е. согласно их собственной природе, обнаруживая при этом конечность односторонних определений рассудка. Диалектика, впрочем, не представ­ляет собой ничего нового в философии. Среди древних изобретателем диалектики называют Платона и делают это с полным правом, поскольку в филосософии Платона диалектика впервые встречается в свободной научной и, следовательно, в объективной форме. У Сократа диалек­тика, в согласии с общим характером его философствова­ния, имеет еще преимущественно субъективную форму, а именно форму иронии. Сократ направлял свою диалек­тику, во-первых, против обыденного сознания вообще и, во-вторых, в особенности против софистов. В своих беседах он делал вид, что хочет точнее осведомиться о том пред­мете, о котором шла речь; для этой цели он ставил все­возможные вопросы и таким путем приводил своих собе­седников к утверждениям, противоположным тем, которые им сначала казались правильными. Если, например, со­фисты называли себя учителями, то Сократ при помощи ряда вопросов заставил софиста Протагора признаться, что всякое обучение есть только воспоминание. Платон затем в своих строго научных диалогах показывает посредством диалектического рассуждения конечный характер всех прочных определений рассудка. Так, например, в «Пар­мениде» он выводит многое из единого и, несмотря на это, показывает, что многое лишь постольку есть многое, по­скольку определяет себя как единое. Платон пользовался диалектикой с великим умением. В новейшее время пре­имущественно Кант напомнил снова о диалектике и отвел ей подобающее место, введя так называемые анти­номии разума, о которых мы уже говорили выше (§ 48). В этих антиномиях дело идет отнюдь не о колебании между различными основаниями и не о голом субъектив­ном рассуждении, а о том, чтобы показать, что всякое абстрактное определение рассудка, взятое лишь так, как оно само себя понимает, непосредственно переходит в свою противоположность.

Как бы упорен ни был рассудок в своем сопротивлении диалектике, ее все же отнюдь нельзя рассматривать как исключительную принадлежность философского сознания, ибо то, о чем в ней идет речь, мы уже находим также и в каждом обыденном сознании, и во всеобщем опыте. Все, что нас окружает, может рассматриваться как пример диалектики. Мы знаем, что все конечное, вместо того чтобы быть прочным и окончательным, наоборот, измен­чиво и преходяще, а это и есть не что иное, как диалек­тика конечного, благодаря которой последнее, будучи в себе своим другим, выходит за пределы того, что оно есть непосредственно, и переходит в свою противополож­ность. Если выше (§ 80) мы сказали, что рассудок дол­жен рассматриваться как то, что содержится в представле­нии о благости бога, то теперь мы должны в том же (объ­ективном) смысле сказать о диалектике, что ее принцип соответствует представлению о могуществе бога. Мы гово­рим, что все вещи (т. е. все конечное как таковое) пред­стают перед ее судом, и мы, следовательно, видим в диа­лектике всеобщую непреодолимую власть, перед которой ничто не может устоять, сколь бы обеспеченным и проч­ным оно себя ни мнило. Определение могущества не исчерпывает, разумеется, глубины божественной сущности, понятия бога, но оно, несомненно, составляет существен­ный момент любого религиозного сознания.

Диалектика, далее, имеет силу во всех отдельных обла­стях и образованиях природного и духовного мира. Так, например, она проявляется в движении небесных светил. В данный момент планета находится в одном определен­ном месте, но ее «в себе» заключается в том, чтобы быть также в другом месте, и она осуществляет это свое ино­бытие тем, что движется. Физические стихии также ока­зываются диалектическими, и метеорологический процесс есть проявление их диалектики. Тот же принцип образует основу всех других процессов природы, и он же гонит при­роду подняться над собой. Что же касается присутствия диалектики в духовном мире, и в частности в правовой и нравственной области, то следует здесь лишь напомнить о том, что, как это следует из всеобщего опыта, в своей наивысшей точке всякое состояние или действие перехо­дят в свою противоположность; эта диалектика находит свое признание во многих пословицах. Так, например, одна пословица гласит: summum jus summa injuria. Это означает, что абстрактное право, доведенное до крайности, переходит в несправедливость. Точно так же известно, что в политике две крайности — анархия и деспотизм — вза­имно приводят друг к другу. Осознание диалектики в об­ласти нравственности мы находим в известных послови­цах: гордыня предшествует падению; что слишком остро, то скоро притупляется и т. д. Чувство, как физическое, так и душевное, также имеет свою диалектику. Известно, что крайняя печаль и крайняя радость переходят друг в друга; сердце, переполненное радостью, облегчает себя слезами, а глубочайшая скорбь иногда проявляется улыб­кой.

Прибавление 2-е. Мы не должны рассматривать скеп­тицизм как учение, согласно которому во всем следует сомневаться; скептицизм, наоборот, вполне уверен в своем утверждении, т. е. в ничтожности всего конечного. Кто только сомневается, тот еще не потерял надежды, что его сомнения, может быть, получат разрешение и что одно из определений, между которыми он колеблется, окажется незыблемой истиной. Скептицизм же в его подлинном смысле есть полнейшая безнадежность относительно всех тех определенных утверждений, которые рассудок считает незыблемыми, и возникающее в результате этого твердого убеждения умонастроение есть настроение непоколеби­мости и душевного покоя. Таков возвышенный античный скептицизм в том изложении, которое мы находим глав­ным образом у Секста Эмпирика, и который в качестве дополнения к догматическим системам стоиков и эпику­рейцев был развит в позднейшую римскую эпоху. Не сле­дует смешивать с этим возвышенным античным скепти­цизмом вышеупомянутый (§ 39) новейший скептицизм, который отчасти предшествовал философии Канта, отча­сти же произошел из нее; этот скептицизм состоит только в отрицании истинности и достоверности сверхчувст­венного, в указании, что мы должны держаться лишь чув­ственного и того, что налично в непосредственном ощу­щении.

Если, впрочем, еще и теперь скептицизм часто рас­сматривается как непреодолимый враг всякого положи­тельного знания вообще и, следовательно, также филосо­фии, поскольку последняя имеет дело с положительным познанием, то следует возразить, что скептицизм опасен лишь для конечного, абстрактно-рассудочного мышления, и лишь оно не может устоять против него; философия же, напротив, содержит в себе скептицизм как момент, а именно как диалектическое. Но философия не останав­ливается на голом отрицательном результате диалектики, как это происходит со скептицизмом. Последний ошибочно понимает этот результат, беря его лишь как голое, т. е. абстрактное, отрицание, ибо отрицательное, получающе­еся как результат диалектики, именно потому, что оно представляет собой результат, есть вместе с тем и поло­жительное, так как содержит в себе как снятое то, из чего оно происходит, и не существует без последнего. Но это уже составляет основное определение третьей формы логического, а именно спекулятивной, или положительно-разумной, формы.

§ 82

с) Спекулятивное, или положительно-разумное, пости­гает единство определений в их противоположности, то утвердительное, которое содержится в их разрешении и переходе.

Примечание. 1) Диалектика приводит к положитель­ному результату, так как она имеет определенное содер­жание или, иначе говоря, так как ее результат есть поистине не пустое, абстрактное ничто, а отрицание извест­ных определений, которые содержатся в результате имен­но потому, что он есть не непосредственное ничто, а ре­зультат. 2) Это разумное, хотя и оно есть нечто мыслен­ное и притом абстрактное, есть вместе с тем и конкретное, потому что оно есть не простое, формальное единство, но единство различенных определений. Философии вообще совершенно нечего делать с голыми абстракциями или формальными мыслями, она занимается лишь конкрет­ными мыслями. 3) В спекулятивной логике содержится чисто рассудочная логика, л первую можно сразу превра­тить в последнюю; для этого нужно только выбросить из нее диалектическое и разумное, и она превратится в то, что представляет собой обычная логика, — в историю различных определений мысли, которые, хотя они на самом деле конечны, считаются чем-то бесконечным.      

Прибавление. По своему содержанию разумное столь мало является собственностью философии, что скорее сле­дует сказать, что оно существует для всех людей, на ка­кой бы ступени образования и духовного развития они ни находились; в этом смысле человека исстари справедливо называли разумным существом. Первоначальное всеобщее познание разумного эмпирично; этот эмпирический способ познания представляет собой сначала способ бездоказа­тельного убеждения (des Vorurteils) и предпосылки, а отличительная особенность разумного, согласно данным вы­ше разъяснениям (§ 45), ведь и состоит вообще в том, что оно есть некое безусловное и, следовательно, содержит спою определенность в самом себе. В этом смысле человек раньше всего знает о разумном, поскольку он знает о боге и знает бога как всецело определенного самим собой. Точно так же знание гражданина о его отечестве и его законах есть постольку знание разумного, поскольку он признает эти законы чем-то безусловным и всеобщим, которому он должен подчинить свою индивидуальную волю, и в этом смысле разумно уже знание и хоте­ние ребенка, так как он знает волю родителей и хо­чет ее.

Далее следует указать, что спекулятивное есть вообще не что иное, как разумное (и именно положительно ра­зумное), поскольку оно мыслится. В повседневной жизни слово «спекуляция» употребляется в очень смутном и од­новременно очень вторичном смысле; так, например, гово­рят о торговых или брачных спекуляциях, имея в виду, с одной стороны, то, что в этих предприятиях выходит за пределы непосредственно наличного, и, с другой — то их содержание, которое пока еще лишь субъективно, но не должно оставаться таковым, а должно реализоваться и переместиться в область объективного.

Об этом обычном употреблении слова «спекуляция» следует сказать то же самое, что мы сказали выше об употреблении слова «идея»; к этому мы должны еще при­бавить, что часто люди, считающие себя достаточно обра­зованными, также говорят о спекуляции лишь в опреде­ленном смысле — в смысле только субъективного. Чисто спекулятивное понимание природных пли духовных состоя­нии и отношений, говорят эти люди, может быть, правда, прекрасным и правильным, но опыт не согласуется с этим пониманием, и в применении к действительности оно не может быть допущено. Против этого мы должны сказать, что спекулятивное по своему истинному зна­чению ни в предварительном, ни в окончательном опре­делении не есть нечто чисто субъективное, но, наоборот, есть именно то, что содержит в себя снятыми те противоположности, дальше которых рассудок не идет (и, следовательно,  содержит в себе также и противоположность между субъективным и объективным) и именно этим об­наруживает себя как конкретное и как тотальность. Спе­кулятивное содержание поэтому не может быть также выражено в одностороннем предложении. Если, например, мы говорим, что абсолютное есть единство субъективного и объективного, то это хотя и правильно, но все же одно­сторонне постольку, поскольку здесь выражено только единство и именно на нем делается ударение, между тем как на самом деле субъективное и объективное ведь не только тождественны, но также и различны.

Относительно спекулятивного мышления мы должны еще заметить, что под этим выражением следует понимать то же самое, что раньше применительно в основном к ре­лигиозному сознанию и его содержанию называлось ми­стическим. Когда в наше время говорят о мистике, то, как правило, употребляют это слово в смысле таинственного и непонятного, и в зависимости от полученного образования и образа мыслей одни смотрят на это таинственное и не­понятное как на нечто подлинное и истинное, а другие видят в нем суеверие и обман. Мы должны прежде всего заметить, что мистическое, несомненно, есть нечто таинст­венное, но_оно таинственно лишь для рассудка, и это про­сто потому, что принципом рассудка является абстрактное тождество, а принципом мистического (как синонима спекулятивного мышления) — конкретное единство тех определений, которые рассудок признает истинными лишь в их раздельности и противопоставленности. Прибавим, что если те, которые признают мистическое истинным зна­нием, остаются все же при том, что оно есть нечто всеце­ло таинственное, то они обнаруживают этим, что и для них также мышление означает только абстрактное полагание тождественности, а следовательно, для достижения истины нужно, по их мнению, отказаться от мышления, или, как часто выражаются, нужно ограничить разум. Но, как мы уже видели, абстрактное рассудочное мышление столь мало представляет собой нечто незыблемое и окончательное, что оно, наоборот, обнаруживается как посто­янное снятие самого себя и как переход в свою противо­положность, разумное же мышление как таковое состоит именно в том, что оно содержит в самом себе противоположности  как игральные моменты. Все разумное мы, сле­довательно, должны вместе с тем назвать мистическим, говоря этим лишь то, что оно выходит за пределы рас­судка, а отнюдь не то, что оно должно рассматриваться вообще как недоступное мышлению и непостижимое.