П.В.Копнин
Первый вопрос, который возникает в связи с проблемой познания, — это вопрос вообще о возможности знания, может ли объективная реальность быть данной в сознании человека. Это составляет вторую сторону основного вопроса философии, которую Ф. Энгельс сформулировал так: «...как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности? На философском языке этот вопрос называется вопросом о тождестве мышления и бытия».
Обычно эта сторона основного вопроса философии называется гносеологической, как будто первая (что является первичным и вторичным) не входит в гносеологию. Но В. И. Ленин не без основания основной вопрос философии называл гносеологическим, считая, что вся проблематика, возникающая в результате решения этого вопроса, относится непосредственно к гносеологии.
Первая сторона основного вопроса философии противопоставляет материю сознанию, вторая — ставит вопрос об их тождестве, совпадении в определенном отношении. Одно невозможно без другого. Тождество материи и сознания существует только в том случае, если они в каких-то других пределах являются абсолютно противоположными.
Гносеология не может решать вопрос о тождестве материи и сознания, не установив их противоположности. "Вся гносеологическая проблематика исходит из материи и сознания как тождества противоположностей, показывая в каждом конкретном случае, как противоположное становится тождественным, а тождественное — противоположным. Например, диалектический материализм устанавливает и противоположность и тождественность, взаимное превращение друг в друга, единство практики и познания, когда сама практика становится моментом познания, а последнее — составным элементом практической деятельности. А практика и познание являются одной из конкретных форм тождества противоположностей: материи и сознания. Как же относится познавательный образ к своему объекту? Познаваема ли окружающая человека действительность? Ответ на этот вопрос служит необходимой предпосылкой развития всех теоретико-познавательных проблем. Может ли существовать гносеология, если ответ на этот вопрос будет отрицательным? Оказывается, может. Такой гносеологией, отрицающей возможность познания мира, и является агностицизм.
Агностицизм возник очень давно и существует в нескольких исторических формах, имеющих свои особенности. Его нельзя представлять упрощенно, как доктрину, отрицающую сам факт существования познания. Познание как способ развития сознания существует в качестве эмпирического факта, с которым человек сталкивается в своей повседневной жизни, и отрицать этот факт абсурдно, а представление об агностицизме как абсурде очень Далеко от истинного положения вещей.
Речь идет не вообще о познании, а о выяснении его возможности и о том, что оно собой представляет в отношении к находящейся вне его и противоположной ему объективной реальности. Античный скептицизм как исторически первая, достаточно развитая форма агностицизма содержит в себе основные элементы последнего, а именно: не отрицание существования знания, а отрыв его от объективной реальности, доведение противоположности материи и сознания до установления пропасти между ними, до отрицания возможности тождества содержания знания с находящимся вне его объектом.
Агностицизм в античной философии имел место уже у софистов, выдвинувших устами Протагора тезис: «Человек есть мера вещей, существующих, что они существуют, не существующих, что они не существуют». В этом положении не только установлена противоположность между субъективной и объективной реальностью, по и отрицается возможность их совпадения в процессе познания действительности, утверждается абсолютная независимость субъективной реальности, сознания от объективной реальности.
Эта форма агностицизма была более подробно обоснована школой античного скептицизма (Пиррон, Карнеад, Энезидем и др.). Причем античные скептики не были столь решительными, как агностики нового времени. Их скептицизм носит осторожный, утонченный характер, направленный не только против познавательного оптимизма, но и против догматизма. Например, Карнеад различал три степени вероятности познания: 1) просто вероятное представление; 2) вероятное и не противоречащее другим представлениям; 3) вероятное, не противоречащее другим и всесторонне проверенное представление. Всякое представление вероятно, но возможно достигнуть и вероятности третьей степени, где хотя мы и не имеем ручательства в истинности, но все же можем на основе этого знания практически действовать.
Юмизм — агностицизм в его наиболее реакционной форме. «Самая совершенная естественная философия, — писал Д. Юм, — только отодвигает немного дальше границы нашего незнания, а самая совершенная моральная или метафизическая философия, быть может, лишь помогает нам открыть новые области такового. Таким образом, убеждение в человеческой слепоте и слабости является результатом всей философии; этот результат на каждом шагу вновь встречается нам, вопреки всем нашим усилиям уклониться от него или его избежать».
Это уже не робкое сомнение, а дискредитация человеческого знания с целью замены его верой. Речь идет не о том, чтобы для практических нужд выбрать наиболее вероятное знание, а о том, чтобы умалить в глазах людей знание вообще, поставив на его место привычку и веру. По мнению Д. Юма, «мы не можем идти дальше утверждения, что вера есть нечто чувствуемое нашим духом и отличающее идеи суждения от вымыслов воображения. Она придает первым больше веса и влияния, заставляет их казаться более значительными, упрочивает их в нашем уме и делает их руководящим принципом наших поступков».
Кантианство — третья разновидность агностицизма — отличается и от античного скептицизма, и от юмизма. Агностическая концепция основывается здесь на довольно детальном и часто глубоком анализе познавательного процесса, составляющих его элементов и противоречий. Кант создал целый мир познания, противопоставив и по существу оторвав его от объективной реальности, вещей в себе. «...О том, — говорит Кант, — каковы они (вещи. — П. К.) могут быть сами по себе, мы ничего не знаем, а знаем только их явления, т. е. представления, которые они в нас производят, действуя на наши чувства».
Сущность кантианского агностицизма выражена В. И. Лениным так: «...у Канта познание разгораживает (разделяет) природу и человека; на деле оно соединяет их».
Формой такого разделения и является априоризм, превращающий формы познания в самостоятельные сущности, присущие человеку и независимые от «вещей в себе», данных в опыте. Канту чужда постановка вопроса о тождестве познания и бытия. Он способен их только так противопоставить, чтобы изолировать друг от друга. А эта изоляция ведет к безнадежному агностицизму.
Агностические концепции философии XIX и XX вв. содержат мало «оригинального», они исходят либо из юмизма, либо из кантианства, либо из соединения элементов того и другого.
Одно время у нас имело место упрощенное понимание идеализма: всякий идеализм объявлялся агностицизмом. В действительности же существовали такие формы идеализма, для которых тождество мышления и бытия само собою разумеется. Так было, например, у Гегеля, который подвергал острой и глубокой критике античный скептицизм, агностицизм Юма и Канта. Ф. Энгельс высоко оценивал эту критику, отмечая, что Гегелем сказано решающее для опровержения агностицизма, «насколько это можно было сделать с идеалистической точки зрения».
Идеализм ограничен в критике агностицизма. По отождествление всякого идеализма с агностицизмом но меньшей мере ошибочно. Ни Гегель, ни Лейбниц, ни Декарт, ни Аристотель, ни Платон не были агностиками. Поэтому не всякий идеализм есть агностицизм. Но является ли агностицизм идеализмом? Этот вопрос весьма труден, поскольку сложно отношение агностицизма к основным борющимся партиям в философии. Конечно, агностицизм — это идеалистическая линия в решении второй стороны основного вопроса философии, ибо он отрывает мышление от бытия, превращая субъективную реальность в самостоятельную и независимую сущность.
Но агностицизм, в особенности в его кантианской версии, стремится занять промежуточную, компромиссную позицию в борьбе материализма и идеализма. «Для материалиста, — писал В. И. Ленин, — «фактически дан» внешний мир, образом коего являются наши ощущения. Для идеалиста «фактически дано» ощущение, причем внешний мир объявляется «комплексом ощущений». Для агностика «непосредственно дано» тоже ощущение, но агностик не идет дальше ни к материалистическому признанию реальности внешнего мира, ни к идеалистическому признанию мира за наше ощущение».
Многие агностики исходят из материалистической предпосылки, что внешний мир реально существует, а наши ощущения возникают в результате воздействия явлений внешнего мира на наши органы чувств, но отрицают при этом, что они могут объективно отражаться в ощущениях и представлениях человека.
Ф. Энгельс называл агностицизм крупных естествоиспытателей стыдливым материализмом. Природа, рассуждают некоторые агностики, подчиняется определенным законам, независящим от человека. Но свой материализм они нередко прикрывают формальными агностическими утверждениями: мы можем познавать свойства отдельных вещей, но сама вещь нам недоступна. Говоря о таком агностике, Ф. Энгельс писал: «Он вам скажет: насколько мы знаем и можем знать, не существует никакого творца или вседержителя вселенной; насколько нам это известно, материю и энергию также нельзя ни создать, ни уничтожить; для нас мышление — только форма энергии, функция мозга; все, что мы знаем, сводится к тому, что материальный мир управляется неизменными законами, и т. д. и т. п. Таким образом, поскольку он человек науки," поскольку он что-либо знает, постольку он материалист; но вне своей науки, в тех областях, в которых он ничего не знает, он переводит свое невежество на греческий язык, называя его агностицизмом».
Таким образом, агностицизм, как правило, стремится занять какую-то половинчатую, компромиссную позицию в борьбе материализма и идеализма, найти среднюю линию между ними, но эта его неопределенность, уступки идеализму в конечном счете приводят к защите фидеизма, религии и всяческой реакции.
Не всякий скептицизм равняется агностицизму. Сомнение сомнению рознь, тем более что определенная степень скептицизма необходима для развития познания. Гегель различал просто скептицизм и мыслящий скептицизм, который доказывает преходящий характер всякого конечного результата: «...положительная философия может сознавать, что она в самом деле содержит в самой себе отрицательную сторону скептицизма, и, следовательно, последний не противоположен ей и не находится вне нее, а является некоим ее моментом, но этот момент содержится в ней так, что она заключает в себе отрицание в его истинности, каким его не имеет скептицизм».
Скептицизм необходим как момент движения познания, которое предполагает критический пересмотр старого, нахождение его неистинных сторон и выдвижение нового знания, преодолевающего односторонность и неистинность прежнего. Скептицизм отрицает, разрушает старое и па этом останавливается; как говорит Гегель, «скептик успокаивается на этом отрицательном результате и не идет дальше». Положительная философия включает момент сомнения в оценку достигнутых результатов познания для того, чтобы не догматизировать их, а двигаться дальше. Для скептицизма сомнение — самоцель и конечный результат познания, которое у него вращается внутри сомнения и не может выйти за его пределы. В положительной философии скептический элемент не цель, а только средство движения познания к новым результатам.
В истории философии были скептические философские системы (или некоторые философские системы начинались со скептицизма), которые не приводили к агностицизму. Например, М. Монтень (1533—1592) присоединялся к тезису: «Философствовать — значит сомневаться», и он подвергал сомнению показания чувств, силу человеческого разума, результаты схоластической философии для того, чтобы разбить мнимую ученость, основывающуюся на слепом поклонении авторитетам, поспешных безосновательных утверждениях и априорных суждениях. «Мы, — писал Монтень, — умеем сказать с важным видом: «Так говорит Цицерон», или «Таково учение Платона о нравственности», или «Вот подлинные слова Аристотеля». Ну, а мы-то сами, что мы скажем от своего имени? Каковы наши собственные суждения? Каковы наши поступки? А то ведь это мог бы сказать и попугай».
Скептицизм Монтеня не шоры для развития знания, а способ очищения его от ненаучных наслоений, условие для высказывания своего собственного суждения, основанного не на авторитетах, а на опытных данных.
Такой же характер носил скепсис и французского философа XVII в. Пьера Бейля, скептицизм которого был оружием в борьбе с метафизикой того времени. Оценивая воззрения Бейля, К. Маркс писал: «Он подверг... критике все историческое развитие метафизики. Он стал ее историком, для того чтобы написать историю ее смерти».
Философия Ф. Бэкона и Р. Декарта также начинается с сомнения в предшествующих результатах познания, у Ф. Бэкона — в форме критики идолов, у Р. Декарта — в виде сомнения, приводящего к несомненному положению «cogito ergo sum» («Я мыслю, значит, существую»). Но в том и другом случае сомнение выполняло функцию освобождения познания от авторитарности и догматизма схоластики.
Больше того, даже в том скептицизме, который ведет к агностицизму, можно обнаружить некоторые позитивные моменты. Так, К. Маркс называл античных скептиков «учеными среди философов» и заслугу их видел в том, что они «бросили выравнивающий, сглаживающий ученый взгляд на прежние системы и обнаружили таким образом противоречие и противоположность».
В связи с этим возникает вопрос о теоретических, гносеологических корнях агностицизма. Агностицизм в любой его форме обнаруживает сложность и противоречивую природу процесса познания. Агностицизм, вскрывая субъективную диалектику — движение и противоречивость форм человеческого знания, настаивает на относительности конкретного результата познания, на его связи с субъектом и уровнем его развития. В открытии антиномичности познания, его связи с деятельностью субъекта античные скептики и агностик Кант не имели себе равных среди своих современников. Гегель писал об антиномиях разума Канта: «...более глубокое вникновение в антиномическую или, вернее, в диалектическую природу разума показывает нам, что вообще всякое понятие есть единство противоположных моментов, которым можно было бы, следовательно, придать форму антиномических утверждений... Античный скептицизм не пожалел труда и обнаружил это противоречие, или эту антиномию, во всех понятиях, которые он нашел в науках».
Агностицизм вскрывает богатство человеческого познания, его многосторонность, сложность и противоречивость. Диалектика познания здесь представлена почти во всех своих элементах, но она отрывается от объективной Диалектики, от развития и противоречивости самого объекта. Агностицизм не находит пути от субъективной диалектики к объективной, поэтому сама диалектика носит в нем чисто отрицательный характер.
Сложность и противоречивость процесса познания приобретают в агностицизме извращенный характер, поскольку рассматриваются не как отражение сложности самого объекта и пути познания его, а как свидетельство слабости и неспособности познания постичь объект таким, каким он является в действительности. Имея перед собой богатство познания, «утопая в нем», агностик упрекает его в бессилии.
Отрыв субъективной диалектики от объективного мира как основной гносеологический источник агностицизма проявляется в различных формах по-разному. В юмизме он выступает как отрыв ощущений от объекта, как изоляция и превращение их в самостоятельный мир. Отрыв субъективной диалектики от объекта может выражаться в обособлении форм мышления от форм и закономерностей объекта, как это было у Канта, который превратил эти формы в своеобразные самостоятельные сущности, независимые от объекта.
В чем же коренная причина этого отрыва субъективной диалектики от объективной? Главным образом она заключается в теоретическом бессилии решить проблему материальной основы и критерия истинности знания. Все агностики так или иначе приходили к выводу, что у человека нет критерия для установления объективности содержания знания. По их мнению, верному в целом, знание изменчиво: на смену одному представлению приходит другое. Но где гарантия того, что это движение идет путем все большего овладения объектом, а не в сфере смены чисто субъективных мнений, не замыкается внутри самого знания. «Каким доводом можно доказать, — спрашивает Юм, — что восприятия в нашем уме должны быть вызываемы внешними предметами?» На этот вопрос не могли научно ответить ни Юм, ни другие философы того времени, а потому всегда оставалась лазейка для агностицизма.
Отрыв субъективной диалектики от объективной, незнание основы их совпадения и критерия истинности служили гносеологическим источником агностицизма. А поскольку философия вообще и гносеология в частности не существовали изолированно от борьбы классов и идей в обществе, то слабость философии прошлого в решении теоретико-познавательных проблем закреплялась классовым интересом, она служила теоретической предпосылкой принижения знания, замены его верой, что соответствовало прежде всего потребностям религии. Представители такой философии утверждали, что ничего точно знать невозможно, а действовать надо, поэтому необходимо исходить в практике жизни не из знания, а из догматов веры, которые якобы лишены духа сомнения. Поэтому В. И. Ленин, оценивая объективную роль агностицизма Канта, писал: «Кант принижает знание, чтобы очистить место вере».
Знание сущности и корней агностицизма указывает и пути его критического преодоления. Агностиков критиковали давно и по-разному. Философы вскрывали внутреннюю противоречивость рассуждений скептиков, показывали абсурдность их конечных выводов (агностик сомневается, сколько у него пальцев на руке — пять или больше), говорили, что, придерживаясь скептицизма, человек может умереть с голоду, приводили примеры превращения незнания в знание. Но в подобной критике — больше остроумия и находчивости, чем действительных аргументов против агностицизма. Критики горячо уверяли, что явления действительности познаваемы, но слабо доказывали это. Больше того, надо не просто установить, что познание объективного мира таким, каким он является, имеет место как эмпирический факт, а надо еще раскрыть, как и почему оно возможно.
Поэтому теоретически преодолеть агностицизм — значит разрешить сложные проблемы движения познания, вскрыть ту основу, на которой происходит совпадение субъективной диалектики с объективной, А это прежде всего предполагает научное решение проблемы субъекта и объекта познания.